Каково это — вмерзнуть в лед и дрейфовать по Северному Ледовитому океану полярной ночью? Почему проводить научные исследования с ледокола — одновременно увлекательная и непростая задача? Как разбить лагерь на непрерывно движущемся арктическом льду? Какие загадки скрывает Северный Ледовитый океан и как исследователи Арктики пытаются их разрешить? На эти и другие вопросы ответил Маркус Фрей, ученый, принявший участие в международной экспедиции MOSAiC, цель которой — улучшить глобальное понимание изменения климата в Арктике. Публикуем видео и конспект встречи с исследователем, прошедшей в октябре в рамках фестиваля современной британской культуры Different Ever After.

Илья: Здравствуйте! Сегодня мы обсудим то, что в этом году касается каждого, — речь, конечно, пойдет об изоляции. Пока большинство из нас были на самоизоляции в своих маленьких квартирах, наш сегодняшний гость делал нечто гораздо более крутое. Вместе со своими коллегами со всего мира он самоизолировался посреди Арктики, на борту исследовательского судна. Доктор Маркус Фрей — химик, изучающий атмосферу и льды, который присоединился к Британской антарктической службе в 2008 году. Он исследует взаимодействие между снегом, льдом и атмосферой. Его работа помогла нам узнать о климате прошлого и усовершенствовать прогнозы того, как арктические регионы отзовутся на грядущие изменения климата. Доктор Фрей участвовал в 15 полевых проектах в Антарктиде, Арктике и Южной Америке. Последняя экспедиция, в которой он принял участие, состоялась в январе-июне этого года. Доктор Фрей присоединился к международной команде MOSAiC (Многопрофильная дрейфующая обсерватория по изучению изменений климата) на борту исследовательского судна Polarstern в центральной части Северного Ледовитого океана во время полевого сезона, затронутого пандемией COVID-19. Здравствуйте, Маркус! Спасибо, что присоединились к нам. […] Позвольте начать с самого важного вопроса. Поскольку вы побывали и в Арктике, и в Антарктике, кто вам нравится больше — белые медведи или пингвины?

Маркус: Я предпочитаю пингвинов. Они, знаете, гораздо приятнее.

Илья: Понимаю. Много ли белых медведей вы видели за этот сезон?

Маркус: Мы работали в начале сезона, конце зимы — начале весны, и разместились в центральной Арктике, вдали от открытого океана, где обычно охотятся белые медведи, поэтому за время нашего этапа экспедиции мы видели только двух. Нашим коллегам из следующего, летнего этапа, повезло увидеть гораздо больше.

Илья: […] Могли бы вы рассказать нам о цели экспедиции MOSAiC? В чем ее отличие от других арктических миссий?

Маркус: MOSAiC — замечательный проект, многопрофильная дрейфующая обсерватория по изучению изменений климата, это годовая экспедиция к центру Северного Ледовитого океана. Ее целью является детальное изучение всех кусочков огромного климатического пазла, понимание происходящих изменений климата. Части этого пазла — океан, морской лед, снег на поверхности морского льда и атмосфера над ним. Нашей целью было, присутствуя там, изучить всю систему, лучше понять биохимические процессы в экосистеме — так мы надеемся усовершенствовать существующие климатические модели и улучшить отображение процессов, что в итоге позволит нам точнее прогнозировать климат в Арктике и за ее пределами. Такова глобальная цель этой масштабной экспедиции.

После чего последовала MOSAiC — пожалуй, самая большая научная экспедиция в высокоширотную арктическую зону с участием более 600 ученых, круглый год измеряющих взаимосвязи системы климата и морского льда. Это просто потрясающая возможность собраться и работать вместе как международное научное сообщество, уникальный проект.

Илья: Как долго продлился этап планирования этой экспедиции?

Маркус: Я бы сказал, что с момента возникновения идеи — 10 лет. Сначала возникла идея, потом нужно было найти судно, пригласить к участию различные исследовательские институты. Я сам подключился к проекту всего 5 лет назад после одной встречи в Праге в рамках недельного Арктического саммита.

Илья: Если я или кто-то из наших зрителей захотим поучаствовать в следующей экспедиции, что нам делать, когда подавать заявку на участие?

Маркус: Вы можете связаться с нами и кратко рассказать о ваших компетенциях, о вкладе, который вы можете внести. В проекте задействованы не только ученые. На борту, например, была медиагруппа — съемочная группа из немецкой киностудии, которая работала над документальным фильмом.

Илья: […] Насколько многочисленной была команда?

Маркус: На Polarstern было в общей сложности 100 человек — 60 ученых и 40 членов экипажа. Конечно, один из самых важных членов экипажа — это кок. Нужно ведь, чтобы люди были довольны.

Илья: […] Зачем отправлять ученых в Арктику на год или несколько месяцев? Не проще было бы использовать для сбора данных дроны?

Маркус: Должен сказать, что мы используем сложные инструменты, часто тяжелые и требующие участия ученых для их настройки, только так они могут производить качественные измерения. Также есть вопрос сбора материала, образцов снега с поверхности льда, например. Или сверления льда — чтобы делать это, нужен человек. Как и для взятия образцов воды, опускания ковша на значительную глубину, чтобы зачерпнуть ее. Для того, чтобы поднимать надо льдом аэростаты, тоже нужен человек — кто-то должен управлять лебедкой. С такими сложными инструментами и экспериментами невозможно справиться без людей.

Илья: А использовали ли вы спутники?

Маркус: Спутники — это очень важный компонент программы измерений. Как вы понимаете, с борта корабля или со станции на дрейфующих льдах могут проводиться измерения со всего одной точки целого огромного региона. Затем нужно оценить, насколько показательны эти измерения, нужна картина всего региона. И для этого, конечно, спутники очень важны. Благодаря ним у нас есть временные ряды данных о состоянии морского льда с 1979 года, из которых мы знаем, как лед расширялся и как его толщина менялась со временем. Но, опять же, чтобы понять данные спутника нужна наземная проверка. Нужен кто-то на земле, кто говорит: «Вот данные спутника, и вот, что он должен показывать». Частью программы MOSAiC были как раз такие наземные проверки данных со спутников.

Илья: Сколько времени потребовалось, чтобы привыкнуть к жизни и работе на борту Polarstern?

Маркус: Хороший вопрос, это довольно удаленное место. Наверное, я бы сказал, что, когда ты оказываешься на борту корабля, это как переезд в новый дом. Нашим первым домом был российский ледокол «Драницын», на нем мы покидали северную Норвегию в конце января этого года. Заселяешься в свою кабину (обычно ты делишь ее с кем-то, кого ты никогда прежде не встречал), знакомишься. Затем узнаешь самые важные вещи: расписание приемов еды, ежедневных собраний. Через пару дней у тебя уже есть свой режим на корабле. Наше пребывание на ледоколе «Драницын» было гораздо более долгим, чем ожидалось: вместо 2–3 недель мы провели на нем 5 недель, так что под конец мы знали его довольно хорошо.

Илья: Почему это заняло так много времени?

Маркус: Мы впервые использовали дизель-электрический ледокол, чтобы добраться почти до 89 градуса северной широты в середине зимы. Неудивительно, что морской лед был очень толстым. Каждый день во время вечерних собраний мы изучали карты льда, присланные со спутника, искали трещины во льдах, чтобы по ним быстрее двигаться к северу, но на протяжении многих дней не было никаких трещин вообще, сплошной толстый лед. И чем севернее мы уходили, тем медленнее мы двигались. Помню, один день был особенно изматывающим. Мы прошли 10 километров к северу, застряли, были вынуждены отключить двигатели, чтобы зря не расходовать топливо, и на следующий день нас отнесло на 10 километров назад, то есть мы вообще не продвинулись. […] В этот момент мы не были уверены, доберемся ли вообще до Polarstern, потому что на тех же картах мы видели, где он находится, и в один момент, кажется, в середине февраля, нам показалось, что он удаляется от нас.

Илья: Как коронавирус повлиял на ход экспедиции?

Маркус: Сильно повлиял, конечно. Изначальный план был отправиться в конце января, доплыть до Polarstern за 2 недели, затем 6–8 недель проводить измерения, затем нас в начале апреля должен был доставить обратно на землю российский самолет «Антонов». Мы добрались до Polarstern уже с опозданием и думали, что у нас теперь есть всего 4 недели — это довольно мало, учитывая то, сколько было вложено усилий. В итоге получилось иначе.

Илья: Я думаю, для команды было довольно тяжело столкнуться с такой неопределенностью. Как поднимали ее дух?

Маркус: Команда сплотилась в эти тяжелые времена полярной ночи. Мы ведь там не только работали, конечно, мы еще и свободное время вместе проводили. Например, у нас была прощальная вечеринка для сменной команды, это было начало марта. Мы прибыли, 100 человек, заселились на борт Polarstern, а коллеги с предыдущего этапа экспедиции были вынуждены покинуть свой «дом», сесть на «Драницын» и отплыть к югу. Мы устроили что-то вроде барбекю на льду, это было потрясающе. Было очень холодно, все собрались вокруг костра, у нас был глинтвейн, над нами — ясное небо. Тогда становилось темнее каждый день, но это был замечательный момент. Мы пообщались с российскими коллегами, которые должны были вскоре нас покинуть.

Илья: По вашему мнению, какой эксперимент был самым амбициозным за время экспедиции?

Маркус: Я бы сказал, что было в целом очень амбициозно — проводить измерения круглый год, содержать такую всеобъемлющую сеть анализа и инструментов, работающих на корабле, на льду в поле зрения корабля, а также за его пределами. Была создана распределенная сеть, на протяжении 10–20 км были установлены автономные сенсоры. И сделать так, чтобы все это работало в непростых условиях зимы, — это, думаю, было очень амбициозно. И успешно. […] Еще амбициозным предприятием был… аэростат, довольно маленький воздушный шар, вроде 10 кубометров, наполненный гелием, привязанный тросом. И этот воздушный шар мог удерживать несколько инструментов на высоте до тысячи метров надо льдом. О регионе мало данных, еще меньше — с высоты, поэтому у нас была цель брать пробы так часто, как только возможно, в нижних слоях атмосферы прямо над морским льдом. Правда для этого должно было быть довольно безветренно, так что во время штормов запускать аэростат было невозможно, но, как только ветер стихал…, мы могли запустить шар.

Илья: Какой была самая холодная температура во время экспедиции?

Маркус: Во время нашего третьего этапа, с января по июнь, иногда в марте было минус 42. […]

Илья: Мы с вами поговорили об этапе планирования экспедиции, а как много времени займет интерпретация и публикация всех данных?

Маркус: Годы. Сейчас завершены полевые исследования, и теперь все заняты обработкой данных. Весь собранный материал доставляется «домой», в лаборатории. Данные будут проанализированы, и это может занять год — надо провести очень детальный химический анализ образцов снега, льда, воды из океана. Затем мы будем встречаться на совещаниях и конференциях, чтобы обсуждать результаты. И начнем писать статьи — это процесс еще на несколько лет. Если заглянуть в будущее, результаты этого проекта займут работой несколько поколений ученых, лет на 10–20 как минимум. Данные будут долго обсуждаться, потому что это будет большой прорыв в понимании климата Арктики.

Илья: Расскажите, пожалуйста, о популяризации науки командой MOSAiC? Какие форматы используются?

Илья: Для вас лично что было самым трудным во время экспедиции?

Маркус: Как я говорил ранее, неопределенность в самом начале: то чувство, что мы можем и не добраться до Polarstern, что мы будем плыть в одну сторону 5 недель, так и не доплывем, и еще 5 недель будем плыть обратно.

10 недель в пути и не достичь ничего — таким было наше беспокойство. Приложить много труда впустую

В итоге, конечно, все обернулось иначе, но тогда это заставило нас понервничать. Также испытанием была высокая подвижность морского льда для этого времени года. В марте было много штормов, раннее разрушение морского льда. Каждое утро мы смотрели в окно и поверхность льда выглядела по-новому. Открытая вода замерзала, образовывался снежный нанос. Поначалу мы паниковали — как мы доберемся до оборудования? И у нас отключалась электроэнергия, нужно было восстанавливать электричество. Но в итоге мы скооперировались, учились жить в согласии с окружающей средой, воспринимать ее как ежедневный вызов. Окей, образовался большой разлом, давайте разбираться. Сделаем большой крюк на пути, воспользуемся лестницами, чтобы перебраться через нанос. Мы учились сживаться со средой.

Илья: А что было самым захватывающим, кроме, конечно, белых медведей?

Маркус: Жизнь в этой среде — провести много времени во льдах, увидеть своими глазами среду, которую мы изучаем. Моя работа всего 7 лет связана с морскими льдами, и каждый раз, когда я там бываю, я думаю «они так переменчивы, так разнородны». Довольно сложная поверхность для понимания, это было довольно захватывающе. Однажды ночью мы вышли «на прогулку», устроили поход с палатками по льду — было очень интересно находиться вдалеке от корабля. Нас было 10 человек, у нас были «сани Нансена», палатка, спальные мешки, ружья, чтобы защищаться от белых медведей. Мы отошли на 3 километра, за хребет, за пределы видимости корабля, провели ночь на морозе. Потрясающий опыт.

Илья: А что вы узнали об арктическом климате, чего мы не знали, скажем, 20 лет назад?

Маркус: Прогресс науки, конечно, заметен. Я уже упоминал данные, регистрируемые со спутников, которые продолжают поступать. Они сообщают нам, что происходит потеря морского льда, его становится меньше, он становится тоньше, моложе, что подтверждается постоянными измерениями. Также мы знаем гораздо больше о петлях обратной связи. Все, что происходит в Арктике, — значительное потепление, — оказывает влияние на общую циркуляцию атмосферы. Влияет на широты южнее, где проживает больше людей, и так же работает в обратную сторону: когда меняется атмосферная циркуляция, это оказывает влияние на климат Арктики, это и есть петли обратной связи. Мы узнаем о них все больше, о том, что они являются ключевыми в изменении климата и насколько важно их понимать.

Илья: Каковы текущие прогнозы? Увидим ли мы Северный Ледовитый океан безо льда в этом веке?

Маркус: Думаю, да, это произойдет. Пока нельзя сказать точно, когда именно, но, к сожалению, мы на пути к потере льда в Арктике в летних сезонах.

Илья: Есть ли что-то, что каждый из нас может сделать, чтобы избежать таких ужасных последствий?

Маркус: Конечно, любые изменения займут время, чтобы они стали заметны в системе, но каждый может разузнать, как он может изменить свой образ жизни. Изучать естественные науки, помогать науке, информировать политических деятелей о том, что они могут сделать. Каждый может внести свой небольшой вклад. Каждый по-своему.

Илья: Маркус, скажите честно, вы уже скучаете по Арктике?

Маркус: Глядя на фотографии, скажу, что да, Арктика — приятная среда. Конечно, я сейчас наслаждаюсь летом и теплой погодой, но рано или поздно я опять отправлюсь в Арктику или Антарктиду, чтобы реализовывать следующий проект.

— Всегда ли вам хотелось стать ученым?

— Нет, я думаю, изначально я хотел стать журналистом.

— Правда?

— Да, была такая траектория. Мне нравились естественные науки, я изучал физику и химию позднее, но поначалу мне было интереснее писать о проектах. Со временем это изменилось.

— Значит, мир потерял отличного журналиста, но приобрел выдающегося ученого и исследователя Арктики. Представляли ли вы когда-нибудь, что с вами случится что-то подобное, в Арктике?

— Нет, совсем нет. Я думаю, отправиться туда зимой было особенным опытом. Большинство экспедиций и полевых исследований проводятся летом, арктическим или антарктическим летом, так как в это время туда легче добраться. Зимнее время — это период года, когда проводится гораздо меньше исследований и экспедиций, потому что их нелегко реализовать.

— Не могли бы вы нам рассказать о ваших проектах в Южной Америке? Чем вы занимались там?

— Когда начинается глобальное потепление, на небольших массах льда и ледниках это сказывается в первую очередь, они — градусник Земли. Мы изучали альпийские ледники, а также тропические Анды в Южной Америке. Это была французская программа исследований, изучающая баланс массы ледников на вершинах Анд. Я был молодым студентом, и мы устанавливали лагерь во льдах, автоматизированную метеостанцию и пытались изучить, как работает изменение климата, глобальное потепление, как они меняют объем льда и стоков. Для людей, живущих там, это очень важно, потому что они используют ледниковые стоки с гор для ирригации, для гидроэлектростанций.

— Из всех ваших экспедиций какой опыт был для вас самым необычным, необязательно как ученого, может быть, личный опыт.

— Думаю, в целом отличный опыт — пребывание на морских судах длительное время в относительно небольшой компании людей и возможность работать вместе, это значительная часть всего процесса. Но это не только работа, работа, работа, это и возможность поладить друг с другом несмотря на разные языки и культуры, устроить поход с палатками или совместный эксперимент в полях. Я упоминал 7 лет работы с морским льдом. Мы начинали с зимнего эксперимента в Антарктиде, и мы остаемся на связи все эти годы, вместе работаем над проектами. Мы стали не только коллегами, но и близкими друзьями.

— В The New York Times ранее в этом месяце была статья на довольно деликатную тему: в статье говорилось, что некоторые женщины в команде чувствовали себя некомфортно на борту российского ледокола из-за проблем с дресс-кодом. Слышали ли вы об этом?

— Я не был на этом борту, я только читал статью и не могу напрямую комментировать ситуацию. Но, действительно, становится все больше и больше женщин-ученых и членов экипажа в тех областях, которые традиционно считались мужскими, и обеим сторонам есть чему учиться. Главное, разговаривать. Вероятно, какие-то события имели место, но в целом, кажется, все было в порядке.

— Экспедиции — это все еще «мужской клуб», как во времена Фритьофа Нансена, или все меняется?

— Думаю, все действительно меняется. Даже если взглянуть на нашу стадию проекта, у нас было 5 команд ученых, и в каждой из них была женщина-руководитель. Были постдоки, аспиранты и те, кто занимали руководящие позиции, и это великолепно.

— Если бы у вас была возможность встретиться с Амундсеном или Нансеном, о чем бы вы их спросили?

— Если бы я встретил Нансена, а я восхищаюсь его историей, я бы спросил его, как ему пришла в голову эта идея — использовать дрейфующий лед, — и как он смог убедить в ней всех окружающих, чтобы получить финансирование для поездки и поддержку, чтобы провернуть этот сумасшедший проект.

— Раз уж мы говорим об этих исследователях прошлого, кто вам нравится больше — Роберт Фолкон Скотт или Амундсен?

— Как немец я займу нейтральную позицию. Скотта я рассматриваю как ученого, он привез свою химическую лабораторию в Антарктиду, и, кстати, мне посчастливилось увидеть ее — потрясающе. А Амундсен был неподражаем в логистике и точном планировании, смог вернуться живым, так что он был очень хорош. И он учился у коренного населения Арктики, что и как они делают, он перенял их методики, что было очень умно.

— Как время, которое вы провели в Арктике, повлияло на ваше восприятие обычных вещей?

— Непростой вопрос. У нас была повседневная жизнь на корабле, но она довольно необычна в сравнении с жизнью дома. Разумеется, еду тебе готовят, нам нужно было заправлять свои постели, но наши каюты убирали за нас, стирали мы сами, но самые простые вещи не нужно было делать. Когда я только вернулся с полей, оказалось, что я забыл пин-код от своей кредитки, потому что я не пользовался ей несколько месяцев. […] Polarstern — это довольно роскошный корабль, у нас был горячий душ, сауна. После долгих рабочих дней мы имели возможность немного расслабиться, но, думаю, когда возвращаешься, ценишь другую «роскошь» немного больше. Такую, например, как просто прогуляться в парке и видеть зелень.

— Как вы попали в Британскую антарктическую службу?

— Я был постдоком во Франции, а Британская антарктическая служба — это известная организация — в то время искала атмосферного химика. Я просто подал заявку, и они дали мне эту работу. Все это было уже 12 лет назад, но именно так я начал работать здесь, в Великобритании.

— Вы начали сразу с изучения Арктики или вы специализировались на этом позже?

— Вообще, я учился на гидролога, так что должен был работать с круговоротом воды, его физикой и химией. В какой-то момент, поскольку я вырос в Шварцвальде, где у нас были снежные зимы (так что я люблю снег), я начал изучать воду в состоянии льда. По идее, я шел стандартным путем: выбирается аспирантский проект, затем, проект за проектом, ты находишь, на чем специализироваться, в моем случае специализацией стала химия воздуха и снега.

— Как ученые и команды кораблей избегают нанесения ущерба природе и минимизируют свое влияние на окружающую среду?

— Мы были в Центральной Арктике и, конечно, производили самое большое количество загрязнения — через сжигание дизельного топлива, чтобы поддерживать работу двигателей, чтобы получать питьевую воду и так далее, но иначе невозможно. Конечно, у нас были строгие правила касательно экологии. Например, все оборудование на льду нужно было демонтировать, ничего нельзя было оставлять. Также строго контролировался сброс отработанного топлива или любых других вредных веществ. То есть, если вдруг случалась утечка, скажем, во время дозаправки генератора, нужно было ее устранить с помощью специального набора инструментов. Были строгие правила, чтобы минимизировать наш след. Мы, конечно, оставили его, но, учитывая обстоятельства, мы приложили все усилия, чтобы сделать его минимальным. Кроме того, надо упомянуть наше влияние на живую природу. Я говорил о белых медведях и том, что у нас были ружья, но, разумеется, убить белого медведя было бы трагедией. Ружья предназначались только для крайних мер, чтобы спасти свою жизнь. Разумеется, это мы — гости в их среде, так что мы должны уважать их самих и их природу.

— А что вы думаете об использовании атомной энергии в Арктике? Меньше ли от нее вреда, чем от ископаемого топлива?

— Как посмотреть. Конечно, у атомной энергии нет выброса углекислого газа, но есть другие проблемы, которые пока не решены. Я думаю, хотя я в этом не эксперт и могу только озвучить свое личное мнение, лучше не размещать где-то атомную электростанцию, если не контролировать отходы. Речь идет об очень чувствительных территориях, и от любой утечки — нефтяной или атомной — последствия будут еще тяжелее, чем на территориях южнее.

— А что комфортнее для ученых — быть на атомном ледоколе или на дизельном?

— Не могу сказать, я никогда не бывал на атомном ледоколе, я видел их только на картинках.

— Можете ли вы дать какой-нибудь совет студентам или школьникам, которые думают о том, чтобы выбрать науку как свою будущую специализацию, с чего им стоит начать?

— Я бы рекомендовал для начала выбрать фундаментальную научную дисциплину — физику, химию, биологию — и начать с ее основ, а дальше двигаться в своем направлении, специализироваться на своих темах. Так начинается путь научных исследований. Пусть вас не смущает сложная математика и прочее, найдите хорошего преподавателя. Или химия. Знаете, у меня был довольно плохой учитель химии в старшей школе, и я говорил себе: «Нет, я никогда не буду иметь дела с химией». Но посмотрите, где я теперь. Будьте стойкими, иногда трудный путь — это правильный путь.

— Может ли быть такое, что в ближайшем будущем мы увидим населенный город в Арктике?

— Город? Трудно ответить. Может быть, маленький передвижной городок на корабле. Это все-таки океан, я думаю, нам стоило бы оставить его нетронутым.

— Какая ваша любимая книга?

— На борту я читал «На крайнем севере» Фритьофа Нансена, это было очень кстати.

— Какую музыку вы любите слушать во время экспедиций?

— Как я говорил, у нас были вечеринки с командой, барбекю на льду или на рабочей палубе, и тогда можно было послушать музыку друг друга. Каждый включал что-то свое. Были русские народные песни в современной обработке, это было здорово, мы танцевали, мне понравилось. Мне в целом нравится народная музыка, не обязательно немецкая.

— Была ли у вас возможность общаться с родными и близкими, которых вы оставили на земле, и скучали ли вы по ним?

— Конечно, да. Дома остались мои племянники и вообще вся семья. Мы переписывались сообщениями и электронными письмами, и у нас были спутниковые телефоны. А во время длительного ожидания нам выдали обычные телефоны, чтобы у нас было еще больше минут на разговоры. Они довольно хорошо работали, кстати. Примерно раз в неделю можно было сделать короткий звонок. К тому же мы узнали, что дела наших семей не намного лучше, чем у нас — они заперты в своих домах. Думаю, у нас тогда была жизнь поинтереснее, чем у них.

— Итак, в последние сто лет в арктических исследованиях случился большой прогресс. Больше никакой изоляции.

— Да, арктические исследования сильно изменились и это больше не область, занятая преимущественно мужчинами. Средства коммуникации сильно усовершенствовались, так что даже если проводишь в Арктике всю зиму, ты можешь оставаться на связи с семьей. Стало гораздо проще все это выдержать. В прежние времена люди проводили во льдах по 2–3 года, а мы провели там 5 месяцев. Все еще долго, но все-таки гораздо меньше.

— Каковы ваши исследовательские планы на будущее? Чем собираетесь заниматься дальше?

— Нам предстоит работа в лабораториях — проводить анализ собранного материала. Но мы уже в процессе обсуждения с партнерами другого проекта — мы встретились благодаря MOSAiC — чтобы начать новый проект в Арктике или даже в Антарктиде. Один из больших проектов, в которых я участвую, будет направлен на то, чтобы сделать что-то похожее в Южном полушарии, мультидисциплинарную дрейфующую обсерваторию. Конечно, уйдут годы, чтобы спланировать все это, но было бы здорово сделать что-то похожее в Южном океане, подробно изучить некоторые его аспекты.