Где советские институты брали первые компьютеры, почему советская кибернетика была вынуждена уйти в подполье и зачем нам знать о ней сегодня? Обсуждают культуролог, автор книги «Кибернетика в гуманитарных науках и искусстве в СССР. Анализ больших баз данных и компьютерное творчество» Янина Пруденко, исследователь новых медиа Лев Манович, художник Алексей Шульгин, искусствовед Владимир Велминский, писатель Владимир Губайловский, основатель «Термен-центра» Андрей Смирнов, математик Николай Константинов.

Янина Пруденко: Я преподаю историю и теорию медиаискусства с 2008 года. После лекции Льва Мановича в 2010 году мои студенты заинтересовались темой cultural analytics и digital humanities. В своих бакалаврских и магистерских работах они описали, как развивалась эта сфера с середины ХХ века на Западе. Но мне было интересно: а что же было в Советском Союзе? В книге одного из моих любимых советских эстетиков Моисея Кагана я нашла ссылку на труд Бориса Бирюкова «Кибернетика в гуманитарных науках». От этой работы потянулись ниточки к другим источникам. Мне стало понятно, что в СССР существовали свои цифровые гуманитаристика и искусство, хотя и в маргинальной форме.

Когда я занималась Открытым архивом украинского медиаарта, я лелеяла идею, что молодым художникам на постсоветском пространстве важно знать прошлое, но оказалось, что они считают это недоискусством, не дотягивающим до сегодняшних цифровых возможностей. История цифровой гуманитаристики на постсоветском пространстве сегодня часто выстраивается без понимания и знания работ советских предшественников, а для западного научного дискурса советская кибернетика — вообще одна из тупиковых историй.

Но почему кибернетика в СССР не состоялась? Существует ли преемственность между медиахудожниками разных периодов и нужна ли она современному культурному пространству? Насколько сегодня необходимы медиаархеологические исследования, подобные изложенным в книге, по поводу выхода которой мы сегодня здесь собрались?

Зачем нам знать о советской цифровой гуманитаристике?

Андрей Смирнов: Германский исследователь Зигфрид Зелински (Siegfried Zielinski) занимается медиаархеологией и использует термин «вариантология» (Variantology). Он говорит, что для него как для вариантолога времени не существует. Как относиться к прошлому? Можно рассматривать его как собрание фактов, подтверждающих известные нам события и исторические линии. Но, с точки зрения Зелински, прошлое — это многообразие возможностей. Любая историческая точка содержит огромное количество возможных точек ветвления, и мы не обязательно выбираем единственно правильный путь. В любой момент по какой-то причине ветвление могло пойти иначе. Поэтому, чтобы разработать стратегию будущей работы и найти новую концепцию, художнику нужно отыскать в прошлом ту самую забытую точку ветвления.

Янина Пруденко: Советское кибернетическое искусство опосредованным образом обращалось к авангардистским практикам 1920-х годов.

Лев Манович: На Западе тоже была преемственность: первое поколение digital artists были учениками Баухауса, и поэтому в западном digital art 1960-х годов были структурные идеи, дисциплина.

Андрей Смирнов: «АНС» (музыкальный синтезатор. — Прим. T&P) Евгения Мурзина — это связь между 1910–20-ми и 1950-ми годами. В 1940–50-х линия прерывается, образуется черная дыра.

Лев Манович: Часть переосмысления истории должна быть посвящена изучению этого разрыва, потому что если мы хорошенько покопаем, то выяснится, что никакой черной дыры никогда не было — был deep underground.

Андрей Смирнов: Но сейчас этот глубокий андеграунд практически не исследован. Конечно, где-то должны проходить эти скрытые связи, потому что, например, Евгений Шолпо в своем эссе 1917–1918 годов «Враг музыки» предсказал практически все будущее компьютерной музыки 1970–90-х годов. За 15 лет «разрыва» (с 1937-го по 1953-й) многие отказались от своих идей. Продолжали работать только такие люди, как Мурзин.

Алексей Шульгин: Молодым художникам важно изучать прошлое. Сейчас время хайпа; сегодня каждое новое поколение все начинает с чистого листа, как будто до него ничего не было. Я это вижу в искусстве и среди своих студентов. Однажды я спросил у группы, знают ли они, кто такой Enjoykin. Никто не знал, хотя он был в топе всего пару лет назад.

Советская дискуссия между физиками и лириками — это становление отечественного science art. Квантитативные методы, которые изучались с 1960-х годов, стали анализом больших баз данных. То, что делал Рудольф Зарипов в 1950–60-е годы, когда учил компьютер писать музыку, стало нейронными сетями, обучающейся машиной и искусственным интеллектом. Так что

в 1960–70-е годы в СССР уже существовали прообразы всего, что сегодня в тренде. Поэтому все это надо знать.

В 1990-е годы была эйфория: все жили надеждами, что мы вольемся в международное культурное пространство и станем частью глобального мира. Но этого не произошло. И потому книга Янины — как глоток чистого воздуха в плане обретения и поддержания идентичности.

Лев Манович: Digital humanities — это идея изучения культуры и истории цифровыми методами, возникшая в английском контексте в 2003 году. В последние несколько лет digital humanities востребованы по всему миру. Искусство наконец-то приняло media art, а современный художник стал образованным. Но книга Янины Пруденко важна не только потому, что русские художники, интеллектуалы и кураторы должны знать свою историю. Дело в том, что интеллектуальный запас, который используется сейчас по всему миру, был наработан во время холодной войны в Лондоне, Нью-Йорке, Берлине, Лос-Анджелесе и Токио. А о том, что digital humanities происходили в России, начиная с Андрея Белого (он делал диаграммы структур для стихотворений русских поэтов), никто не знает. Поэтому, если мы хотим быть интеллектуалами нового поколения и переписать историю искусств и культуры так, чтобы все стороны света в ней были представлены одинаково, этим нужно заниматься.

«Лженаука» и культура подполья

Реплика из зала: Вы говорите, что digital humanities появились в 2003 году. Насколько мне известно, советская цифровая гуманитарная наука основана на трудах Ноама Хомского, который здесь был гораздо популярнее, чем на Западе. Хомский известен своими левыми взглядами. Нельзя ли говорить о том, что сначала советское общество потребило идеи, возникшие в леворадикальной среде на Западе, а потом адаптировало, исходя из своего point of view?

Владимир Губайловский: А с чего вы взяли, что в 60-е или в 70-е годы в Советском Союзе был популярен Хомский? Его читала та горстка интеллектуалов, которая занималась машинным переводом. Они его читали по-английски как умели. Умели плохо. Книжки доставать было трудно. А что касается того, что он левый — левых советские власти не любили гораздо больше, чем правых, потому что с правыми было все понятно: они враги, и с ними надо договариваться, а с левыми — я прекрасно помню это бодание КПСС с еврокоммунистами. Нет, Хомский не был популярен. Более того, он практически не был известен. Так что это аберрация чистой воды.

Этот вопрос демонстрирует необходимость этой книжки Янины, потому что она не только об искусстве. Она начинается с очень важной, очень существенной темы. В 1950-е годы в СССР кибернетику объявили лженаукой. Но, хотя на партийных съездах ее ругали, исследователи продолжали заниматься вычислительными машинами и писали программы. С этим была связана целая индустрия. Просто ученые для маскировки не называли свою работу кибернетикой.

Алексей Шульгин: Кибернетика и физика в СССР стали новой религией; вера в науку заменила веру в Бога. Социум ученых и инженеров стал практически первым после сталинских времен пространством свободы, temporary autonomous zone (концепция временных автономных зон принадлежит американскому писателю Хакиму Бею. — Прим. T&P). И это нельзя недооценивать.

Андрей Смирнов: Большая часть людей в СССР была знакома с кибернетикой в основном по научно-фантастическому материалу, но соприкоснуться с ней на практике возможности почти не было по причине полного отсутствия доступа к компьютерам. До начала 80-х персональных компьютеров не было, а вычислительный центр был, кажется, только в Академии наук СССР.

Реплика из зала: Но ведь мощный вычислительный центр был в Госплане…

Андрей Смирнов: Получить доступ к этим компьютерам могли только сотрудники соответствующих организаций в рамках официально утвержденных тем. Очевидно, что темы экспериментального медиаискусства быть не могло в принципе. Но это не означает, что экспериментального искусства не существовало. Оно находилось в глубоком подполье, изредка легализуясь под официально приемлемой вывеской «художественной самодеятельности» или «радиолюбительства».

В начале 1980-х начался выпуск компьютеров «Электроника-60», и люди, у которых были идеи, но не было возможности пойти в Госплан СССР, казалось бы, получили возможность что-то делать в свободное от работы время. Однако легально купить эти компьютеры было невозможно, и даже организации должны были писать на них заявки на 5 лет вперед, не имея никаких гарантий удовлетворения этих заявок.

По всей стране все самое интересное, связанное с компьютерным искусством, происходило на ворованной технике в подполье. Это была целая субкультура.

Вот пример того, как это происходило в советской реальности: в 1982 году я увлекся электронной музыкой и заинтересовался музыкой компьютерной. Отработав по распределению два года в ФИАНе (Физический институт имени П.Н. Лебедева РАН. — Прим. T&P), я нашел группу психологов, которые занимались вопросами биологической обратной связи и разрабатывали систему «Эмозавр», учитывающую состояние человека в процессе игры (разновидность полиграфа). Для этого нужны были компьютеры и программисты, но все они параллельно работали где-то еще, потому что это невозможно было делать официально.

Меня устроили в Институт психологии АН СССР. Предполагалось, что я буду на компьютере решать задачи лаборатории дифференциальной психофизиологии (сейчас лаборатория психологии и психофизиологии индивидуальности имени В.Д. Небылицына. — Прим. T&P) и параллельно (и фактически нелегально) стану заниматься компьютерной музыкой и управлением. Чтобы раздобыть компьютер, знакомая мне группа психологов нашла друзей на воронежском заводе, производящем «Электронику-60». В то время, насколько я понимаю, все, что хоть как-то работало, списывалось с предприятия и шло на черный рынок, а все, что было неисправно и браковано, поступало по заявкам в институты. Но даже такой техники на всех не хватало. В результате нам удалось получить с черного хода предприятия три комплекта компьютера. Два стояли у меня дома и использовались для создания системы «Эмозавр» (наверное, я был первым пользователем ПК в СССР), а один достался Институту психологии. Конечно, это было нелегально и незаконно, но другого пути обеспечения научной работы лаборатории просто не существовало. Правда, эту игру мы так и не доделали. Я был вынужден непрерывно ездить по другим институтам и меняться работающими и неработающими платами памяти и т. п. Эти компьютеры жили только в процессе непрерывной починки.

Лев Манович: XX век был столетием гениев, потому что техника не работала и людям приходилось выдумывать новое во всех сферах искусства. Сейчас компьютеры стали так быстро работать, что мы ничего интересного придумать уже не можем.

«Другая эстетика» и кризис кибернетики

Владимир Велминский: Западные кибернетические лаборатории приглашали к себе художников, стремились к работе с ними. У нас же математики и физики своим стремлением что-то показать сами начинали производить искусство. Эксперименты с поэзией исходили от математиков. Видео «Кошечка» тоже создавалось математиками, у которых появилась возможность экспериментировать.

Владимир Губайловский: «Кошечка» — один из примеров первой компьютерной анимации. Изменяющийся «скелет» «облепили» шкурой, шерстью, добавили уши и хвост. Все это напечатали на принтере, сняли каждый кадр и смонтировали видео. При этом кошечка двигается очень естественно.

Николай Константинов: Когда появилось АЦПУ-128 (алфавитно-цифровое печатающее устройство. — Прим. T&P), появились и новые возможности: теперь можно было делать рисунки. В вычислительных центрах даже стало модным выбивать портреты Ленина буквами на АЦПУ.

Алексей Шульгин: Почему у математиков возникало желание заниматься визуализацией при столь ограниченных ресурсах?

Николай Константинов: Никакой математики в «Кошечке» нет, и компьютер тут ни при чем. Просто, когда обычные художники-мультипликаторы хотят, чтобы у их персонажа повернулась голова, им нужно менять рисунки, а нам достаточно заменить всего одно число. Художник может создать хороший рисунок, а моделировать движение компьютер может все-таки лучше.

Алексей Шульгин: Янина предложила в книге термин «другая эстетика» для явления, когда свою эстетику диктует технология. В СССР были споры между «новыми» ребятами и старыми традиционалистами, соцреалистами, марксистами-ленинистами. Это была борьба между физиками и лириками, сторонниками старой эстетики, говорившими о возвышенном, о красоте и внутреннем мире художника, и людьми, считавшими, что все можно алгоритмизировать и что среди того, что делает человек, нет ничего, чего не смогла бы сделать машина.

Янина Пруденко: Термин скорее показывает маргинальность этой эстетики в сравнении с советской академической эстетикой.

Алексей Шульгин: Которая впоследствии уже через Запад пришла к нам и заполнила все в рекламе, дизайне и архитектуре. Эстетика, являющаяся следствием технологий.

Владимир Губайловский: Янина пишет о кризисе советской вычислительной науки в 1980-е годы, но это был просто кризис системы. Все возлагали большие надежды на кибернетическое искусство и искусственный интеллект, думали, что сейчас машины начнут говорить, писать музыку и стихи. Но на каком техническом уровне все это происходило?

Бортовым компьютером «Аполлона» была IBM-овская машина с оперативной памятью в четыре килобайта. Машины ничего не умели и были ничтожно слабы, а надежды, которые на них возлагались, были огромны.

Поэтому кризис был неизбежен — и в 1980-е годы он наступил не только в России, а во всем мире, когда люди поняли, что вычислительные машины умеют только решать дифференциальные уравнения.

Сегодня мы стоим на том же перепутье. Люди уже вовсю обсуждают этику искусственного интеллекта, но я подозреваю, что скоро снова грядет спад и мы будем вспоминать, как в начале 1960-х годов Борис Бялик с Сергеем Соболевым спорили, может ли машина мыслить.

Литература

• Пруденко Я. Кибернетика в гуманитарных науках и искусстве в СССР. Анализ больших баз данных и компьютерное творчество. М.: Музей современного искусства «Гараж», 2018.

• Пруденко Я. Д., Кузьмина Д.Ю. Гуманитарные науки в цифровой век, или Неотвратимость дисциплинарной гибридизации // Международный журнал исследований культуры. 2012. 3 (8). С. 17–23.

• Смирнов А. Sound in Z: Experiments in Sound and Electronic Music in Early 20th-century Russia. Koenig Books, 2013.

• Каган М.С. Философия культуры. СПб., 1996.

• Бирюков Б. В., Геллер Е.С. Кибернетика в гуманитарных науках. М.: Наука, 1973.

• Бородкин Л.И. Многомерный статистический анализ в исторических исследованиях. М.: Изд-во МГУ, 1986.

• Peters B. How Not to Network a Nation. The Uneasy History of the Soviet Internet. The MIT Press, 2016.

• Шеннон К. Бандвагон.

• Мэтьюс М. Технология компьютерной музыки, 1969.

• Шолпо Е. Враг музыки. Петроград, 1917–1918.

• Констатинов Н. Н., Минахин В .В., Пономаренко В.Ю. Программа, моделирующая механизм и рисующая мультфильм о нем. Проблемы кибернетики, 1974. Выпуск 28. С. 193–209.

• Konstantinow N. Ankunft einer Katze. Geschichte und Theorie der ersten Computersimulation eines Lebewesens (Berlin, 2019).

• Zielinski S. Over the Head — Projecting Archaeology & Variantology of Arts & Media. Zur Archäologie & Variantologie der Künste und Medien, ed. by Marcel René Marburger. bilingual (Köln: edition 2014).

• Zielinski, S. and Silvia M. Wagnermaier (Editors). Variantology — On Deep Time Relations Of Arts, Sciences and Technologies (Cologne: Verlag der Buchhandlung König). 2007.

• Зарипов Р.Х. Кибернетика и музыка. М.: Либроком, 2014.

• Белый А. Лирика и эксперимент // Критика. Эстетика. Теория символизма: В 2 томах. Т. 1 / Вступ. ст., сост. А.Л. Казин, коммент. А.Л. Казин, Н.В. Кудряшева. — М.: Искусство, 1994.

• Бей Х. Хаос и анархия. М.: Гилея, 2002.

• Возможное и невозможное в кибернетике / ред. Берг, А.; Кольман, Э.; М.: Изд-во: Академия наук СССР, 1963.

Мы публикуем сокращенные записи лекций, вебинаров, подкастов — то есть устных выступлений. Мнение спикера может не совпадать с мнением редакции. Мы запрашиваем ссылки на первоисточники, но их предоставление остается на усмотрение спикера.