Игра в подполье: детские и подростковые тайные организации в СССР

После окончания Великой Отечественной войны новое поколение детей и подростков, прошедших невероятную школу жизни, стремилось «изменить мир», создавая свои собственные тайные организации. Публикуем интервью Ольги Широкоступ, куратора публичной программы выставки «Секретики» в Музее современного искусства «Гараж», с кандидатом исторических наук Дмитрием Козловым, который приоткрывает завесу тайны над антропологией детского подполья в СССР и рассказывает, как копирование хулиганских структур превращалось в протест против официальных организаций и институтов.

— Начнем с вопроса о специфике послевоенной ситуации в СССР. Как она сказывалась на повседневности детей и подростков? Мы можем представить, что происходило в системе школьного образования — затяжной кризис, второгодничество, снижение результатов?

— Ситуация была катастрофической. Многие дети во время Великой Отечественной войны в школу не ходили, поэтому, когда школы вновь открылись, в одном классе могли учиться дети с разницей в несколько лет, что не позволяло наладить нормальную образовательную и воспитательную работу. Не будем забывать и о кадровом голоде: многие учителя погибли или не вернулись в школы по каким-то другим причинам.

С другой стороны, именно в войну и в первые послевоенные годы происходила еще большая централизация различных идеологических институтов внутри школы. Та автономия, которая была у пионерской организации или, например, у школьного комсомола в 20-е и даже 30-е годы, в 40-е была свернута. Чтобы ею было удобнее управлять в условиях войны, все процессы внутри школы были подчинены администрации и заведующим по учебной части, и развернуть какую-либо активность вне официальных институтов было невозможно.

В этих условиях и возникает всплеск активности секретных детских организаций, который меня очень интересует и которым я отчасти занимаюсь.

— Какие взрослые организации копировали дети, чем вдохновлялись? Это были скорее политические, активистские организации — или же их участники были ближе к тем, кого мы сейчас назвали бы «ролевиками»❓Представители субкультуры людей, которые участвуют в исторических реконструкциях и играют в ролевые игры, преимущественно живого действия.?

— Существовало несколько сценариев, порой они пересекались, создавая причудливые «гибриды». Часто примерами для подражания служили подпольные организации военного времени или партизанские отряды, в которых воевали и совсем молодые люди. Сразу после войны, в 1946 году, выходит роман «Молодая гвардия», посвященный настоящей молодежной подпольной организации, действовавшей на территории оккупированной Украины. После критики, исходившей, как считается, лично от Сталина, его автор, Александр Фадеев, переписал книгу и ввел в нее руководящую роль взрослых и коммунистической партии.

Но даже в таком видоизмененном виде судьба молодогвардейцев вдохновляла детей и подростков по всему Советскому Союзу

Примерами для подражания также были хулиганские шайки, преступные сообщества. Одной из самых болезненных проблем послевоенного советского общества был высокий уровень уличной жестокости и бандитизма: нередко дети и подростки были «на побегушках» у участников взрослых организованных преступных групп, либо сами образовывали какие-то хулиганские банды, в основном состоявшие из несовершеннолетних. Конечно, в любой шайке была четкая иерархия, характерная для преступного сообщества, и свой атаман-предводитель. Интересно то, что многие из этих банд в 1940–60-е годы придумывали себе какую-то мифологию, и она не исчерпывалась только романтикой блатной вольницы. Например, в начале 1960-х масса хулиганских групп если и не возникла, то развивалась под влиянием посмотренных в кино классического американского вестерна «Великолепная семерка» и менее известного восточногерманского фильма «Банда бритоголовых».

Ну и самый парадоксальный источник вдохновения — наскучившая и опротивевшая комсомольская организация. Именно потому, что она всем надоела, стало понятно, что с ней нужно делать, как ею руководить и как ее трансформировать во что-то новое.

— То есть они у комсомола брали методологию? Копировали те ритуалы и практики, которые были привычны и понятны?

— В какой-то мере. Было понимание, что если есть некая организация, значит, у нее должен быть устав, должно быть членство в этой организации, членские билеты, взносы, которые со всех собираются и потом на что-то идут, клятва. Проходили собрания (помимо того что организация занималась какими-то более интересными вещами), назначался председатель, велась стенограмма. Мы встречаем упоминания о таких практиках, но, к сожалению, оригинальные документы либо не сохранились, либо сохранились в архивах ФСБ в следственных делах, практически недоступных для исследователей.

— Если источники для исследователей в основном недоступны, а сами подпольные практики не документировались по понятным причинам, откуда мы узнаем об «антропологии подполья»?

— Источников не то чтобы мало, они разрозненные. В сети можно найти достаточно много «наивных» мемуаров, которые публикуют на сайте «Проза.ру» или каких-то домашних страницах. В нормальном биографическом нарративе нет места подпольным активностям, очень мало людей, которые ведут себя как подпольные борцы всю оставшуюся жизнь. Поэтому обычно воспоминаниям о том, как кто-то, например, в 40–50-е годы со своими друзьями организовал какую-то подпольную организацию, отводится буквально одна-две страницы, а потом автор обращается к более серьезным, на его взгляд, вещам.

Что касается архивов, я пытался вести учет организаций, которые действовали в СССР с 1940-х по 1960-е годы, но сбился где-то на первой сотне. При колоссальном количестве зафиксированных групп мы знаем о них очень мало, потому что органы комсомола в справках, как правило, фиксировали только факт наличия подпольной молодежной организации в таком-то населенном пункте. Анализа их деятельности они либо не проводили, либо в документы эта информация не попадала. Обычно с участниками организаций проводили воспитательную работу, и все вставало на свои места.

— То есть мы узнаем о конкретной организации, только если она была раскрыта?

— Да, и если для исследователя это самый удачный вариант, то для участников организации — самый неудачный. Если организация касалась политики, ею занимался уже не комсомол, а управление КГБ по региону. И если заводилось дело, соответственно, в системе архивов судебно-следственных органов сохранились и какие-то документы и мы можем судить о чем-то по тем цитатам, которые вошли в обвинительные заключения, приговоры, материалы прокурорских проверок. До недавнего времени эти документы можно было посмотреть в Государственном архиве РФ, но в последние годы они ограничивают доступ к фонду союзной прокуратуры.

— Кто занимался отслеживанием «подпольной активности» и какую ответственность за нее могли понести несовершеннолетние советские граждане? Дети и подростки в СССР могли получать реальные сроки?

— В Уголовном кодексе все-таки были закрепленные нормы. Так, возраст ответственности, установленный до 1959 года, — шестнадцать лет. В хрущевское время эту планку повысили до восемнадцати. Если в городе находили листовку, ею занимались в КГБ, но если в «раскрытой» тайной организации не было взрослых, которых по закону можно было осудить, КГБ перекладывало ответственность на плечи комсомолов, пионерской организации и школы, которые должны были разобраться в ситуации.

— В дальнейшем мы видим усиление внимания образовательной системы к внешкольным детским и подростковым активностям. То есть ответственность и надзор за подобными организациями переложили на школы и на комсомол.

— Скорее на комсомол. Школа оказывалась на пересечении разных иерархий, она была подчинена системе народного образования. Методически за нее отвечало министерство, и на местном уровне — РайОНО. Также в школе была партийная организация, ею заведовал либо директор, либо кто-то из старших и более опытных учителей, а еще школьные комсомольская и пионерская организации, встроенные в свои собственные иерархии. И все это охватывает коллектив школы, который не стремится выносить сор из избы. Поэтому о том, что в происходит в школе, мы узнаем, только если что-то «выплескивается» за ее пределы. Например, если ученики расклеивают листовки и проводят какие-то акции, тем самым вызывая интерес КГБ или милиции, или если же что-то «запрещенное» обнаруживает комсомольская проверка, замечает представитель районо.

С одной стороны, мы видим всплеск детской и подростковой активности в послевоенные годы, с другой стороны, ее просто начинают больше замечать

Важно также, что в те годы появляются первые работы по подростковой психологии. Педагоги и психологи постепенно выводят подростковую самоорганизацию из «правоохранительного дискурса» в дискурс воспитательный. Знаковым произведением в этом смысле является пьеса Александра Хмелика «Друг мой Колька» и одноименный фильм Алексея Салтыкова и Александра Митты, в котором показано, что…

— …что это педагогическая проблема, которая корректируется.

— Да. Нам показывают, что проблема во взрослых, которые не смогли предложить детям лучшего.

— А какие вообще возможности были у инициативных советских школьников и школьниц («легальные» и «подпольные»), котором хотелось каким-то образом себя «применить»?

— Если по своему психологическому складу ты активист, в СССР у тебя немного вариантов, но они есть. Можно идти по комсомольской стезе — или же пытаться бунтовать против комсомольских функционеров на уровне школы. Можно, например, «пересобрать» свою ячейку — заставить ее действовать так, как если бы это был идеальный комсомол. Или создать независимый тимуровский отряд, или провести какой-нибудь классный слет авторской песни и прочее. Бывало, что система «поддавалась»: так бывало в хороших школах, где администрация и учителя были настроены более демократически и подростки могли что-то делать, не выходя на конфликт с властью. Главное — не делать глупостей, не проводить политических акций — многим этого было достаточно.

Также можно было выбрать эскапистский путь: вступить в уже существующий клуб за пределами школы. В Ленинграде, например, это была «Коммуна юных фрунзенцев», а в Свердловске — отряд «Каравелла», созданный детским писателем-романтиком Вячеславом Крапивиным. Такие клубы представляли собой особые миры, достаточно закрытые от внешнего мира.

— Были ли какие-то «секретные отделы», секретные практики внутри вполне официальных организаций? Условно говоря, могла ли пионерская ячейка быть еще и тайной организацией? Не это ли мы видим в коммунарском движении?

— С коммунарами история отдельная и очень важная, я просто ее мало касался в своих исследованиях. Могу только сказать, что педагоги, придумавшие коммунаров, такие как Игорь Иванов и Симон Соловейчик, в первой половине 1950-х годов работали внутри аппарата комсомола. Они видели в нем потенциал, но знали и о его проблемах: в частности, что организацию не любят за скуку и рутину. Они хотели что-то придумать, чтобы «Make Komsomol great again». Опираясь отчасти на свой опыт, отчасти на Макаренко и педагогические эксперименты 1920-х годов, они создали коммунарское движение.

— То есть это была такая попытка «перезагрузки» комсомола, попытка «вернуть идеалы 1920-х»?

— Да. Если бы Иванова или Соловейчика поставили первым секретарем ЦК ВЛКСМ, возможно, весь комсомол бы перезагрузился, но этого не произошло. К тому же в любой организации (комсомол не исключение), помимо революционного духа и самостоятельности, всегда есть рутина, карьеризм, люди не могут и не хотят совсем от этого отказываться. Коммунары протестовали против «кабинетных работников», и те отвечали им взаимностью, с большим подозрением относясь к коммунарским инициативам.

Позднее возникали и более радикальные (по крайней мере, на уровне риторики) группы, которые хотели вернуть комсомолу его славное имя, соединив его методические наработки с идеологией «новых левых» и латиноамериканского социализма. Например, московский клуб «Антарес», существовавший в 1970-х. Но, как правило, чего-то долгосрочного из этих проектов не получалось. Понимая бесперспективность альянса с традиционными комсомольцами, радикалы переходили в подпольный режим или выбирали другие варианты самореализации. В 1970-х гораздо понятнее был язык протеста рок-музыкантов или хиппи — так, один из основателей «Антареса» Илья Смирнов, не отказываясь от своих социалистических идеалов, в 1980-х стал известным организатором рок-концертов и музыкальным журналистом, печатавшимся и в самиздате, и в официальной прессе.

— Могли они изменить существующую ситуацию? И стремились ли они к этому? Или же, наоборот, как бывает с игрой: она немножко примиряет с действительностью, помогает жить, создавая островки альтернативной реальности?

— Как исследователь я вижу, что основная интенция, которая лежала в основе этих организаций, — изменить мир. В большинстве случаев реальных изменений от действий юных подпольщиков не происходит, но с помощью своих организаций дети и подростки активно переживают столкновение с несовершенством мира, учатся солидарности, обретают опыт совместного взросления и решают массу других задач.

— Ого!

— Да, они решили просто научиться клеить листы. Очевидно, что таким образом участники организации проживали свой страх перед войной в специфической игровой форме. С ними, судя по всему, ничего страшного не произошло: их организацию раскрыли, вызвали участников на беседу и отпустили. Дети были маленькие, внятной идеи в их деятельности не прослеживалось.

В то же время в Ленинграде параллельно с ними существуют, по крайней мере, еще две-три организации. Они, в отличие от «Патриотов», имели программу и хотели добиться реальных изменений, но речь шла не о свержении режима: их деятельность была направлена против политики администрации школ.

— А что же все-таки отличает тайную организацию от какой-нибудь действительно ролевой игры? Какие еще у нее есть отличительные черты, помимо секретности?

— С точки зрения власти разницы нет вообще. Главной проблемой было то, что эти организации существовали вне рамок существующих правильных организаций, то есть это не школьные кружки, не пионерские ячейки, не комсомольские инициативы. Они совершали что-то не санкционированное, что делало их «организациями» в глазах тех или иных контролирующих органов. А дальше «включался» аналитический аппарат различения, который у различных органов работал по-разному. В одном документе мне встречался такой чудесный термин — «тайные тимуровские организации». То есть участники этой организации делали все то же самое, что могли бы делать тимуровцы в школьной пионерской организации: помогать старикам, разговаривать о недавно прошедшей войне и прочее. Казалось бы, с точки зрения власти это вполне невинная, даже достойная деятельность, но она становилась нежелательной именно в силу своего «низового» происхождения.

Я как исследователь провожу границу между «политическими» и «неполитическими» организациями. Оба этих слова нужно ставить в кавычки

Для всех моих героев было важно создать сообщество, кампанию и противопоставить ее остальному миру — взрослому, советскому. И если на это противопоставление взрослому советскому миру накладывалось еще некоторое политическое переживание, протест против взрослого советского режима, тогда у организации появлялась необходимость в действии. Нельзя же просто так собираться и ничего не делать? Подростки видели, как тяжело жила страна после войны, ощущали колоссальный зазор между тем, что писали в газетах и тем, что происходило на самом деле. Политические репрессии коснулись многих семей, и если ты был внимательным и неравнодушным, ты знал обо всем этом. Но, безусловно, существовал привычный политический язык и та политическая мифология, в которую дети и подростки продолжали верить, потому что к памяти революции, заветам Ленина все равно относились серьезно: эти идеалы почти не подвергались сомнению.

Например, одна из самых популярных книг советских детей — «Рассказы о Сереже Кострикове». Костриков — настоящая фамилия Сергея Мироновича Кирова, одного из главных партийцев сталинского времени, фактического руководителя Ленинграда, но в книге рассказывается о его становлении как героя-большевика и подпольщика. Будучи подростком, он со своим приятелем помогает революционерам — собирает гектограф (множительный аппарат), клеит листовки, выполняет поручения партийной ячейки и все это взаправду. А потом он становится одним из главных героев-большевиков. Понятно, что многие юноши в СССР прочитали эту книгу и копировали описанные в ней действия (это фиксируют некоторые мемуары).

— А какие ролевые модели были у девочек?

— Интересно то, что фактически не существовало «смешанных» организаций: были либо девичьи, либо мальчишеские группы. При этом и юноши, и девушки читали одну и ту же «Молодую гвардию», только одним нравился Олег Кошевой, а другим — Любка Шевцова. Например, в Якутии в 1951 году девочки, увлекшись «Молодой гвардией» и повестями о партизанах, не только провели читательскую конференцию и поставили инсценировку романа Фадеева, но и основали организацию «Чайка», названную в честь героически погибшей партизанки Лизы Чайкиной.

Девичьи организации чаще бывали декларативно-аполитичными

Например, в Челябинске была раскрыта «Итальянская республика», гражданками которой были ученицы одной из школ. Они назвали себя «графинями» и «виконтессами», а во главе республики стоял (то есть стояла) «папа», который (ая) раздавал (а) «гражданкам республики» ордена, например за удачную подсказку на уроке. Хотя можно вспомнить и мальчишеские организации «мушкетеров» или «декабристов». В любом случае истории юных подпольщиков и подпольщиц — это истории в первую очередь о дружбе, которая проживается в тех или иных исторических или политических декорациях.

Это не значит, что такой протест вторичен и бесплоден. Как учит нас американский социолог Чарльз Тилли, общество обладает ограниченным репертуаром протестных практик. Для того чтобы обновить этот репертуар, предложить людям принципиально новые действия, нужно сделать какое-то колоссальное усилие — а это уже переворот в политической культуре. Немногим даже профессиональным политикам это удается, что уж говорить о школьниках. Такой переворот, например, связан с диссидентским движением, которое предложило вместо подпольной борьбы практику открытых обращений к власти. И некоторые подростки, создавая в 1960–70-х свои организации, видели в качестве ориентира уже не большевистскую газету «Искра», а самиздатский бюллетень «Хроника текущих событий».

— То есть взрослые политические практики находят отражение в детских игровых. Но и они должны меняться: копируя подпольные практики прошлого, ты как бы достигаешь определенного «потолка возможностей»?

— Используя методы товарищей Ленина и Кирова, невозможно добиться какого бы то ни было политического успеха в 1960-е, 1970-е, да даже и в 1950-е годы: уже совсем по-другому организовано общество, органы контроля и дисциплины, медиапространство.

Поклеил листовки один раз — может, тебя даже не поймали, если тебе повезло. Но если продолжать делать это дальше, тебя либо действительно поймают (что рискованно), либо ты поймешь, что восстания не происходит, люди не спешат «сбрасывать» режим, «город наши не взяли». Поэтому у многих юных подпольщиков возникает разочарование: нужно либо отказаться от своих идей, либо искать для себя новую практику.